Перчатка брошена
Пылает за межой
Неубранная рожь.
Где свой, а где чужой —
Никак не разберешь.
А. Городницкий
Стрела с белыми перьями хорошо засела в оконном косяке, пришлось выдирать, чертыхаясь. Белая, розоватая на срезах береста, красивый, ровный и четкий почерк.
“Счастлив пригласить милорда шерифа на торжество по случаю своей свадьбы. В часовню Девы Марии Озерной на закате ближайшего воскресенья — или когда вам будет удобно.
Робин Гуд».
Гай вытащил из рукава письмо с печатью сэра Гилмора. Он не видел, как исказилось лицо шерифа, не видел, что шериф читал. Протянул письмо отца, которое вез в рукаве. Поклонился.
Он размышлял, дома ли Дженет, и если да, то как увидеть ее поскорее.
“Щенок волка, кажется, жив, и охотится в Шервуде. Посылаю егерей. Сын не знает цвета его шкуры. Будьте наготове. Нужно удостовериться, что зверь издох. Гилмор Гисборн».
Шериф поднял глаза на своего молодого гостя. Гисборн не увидел в них ничего особенного: он думал о леди Дженет. Стрела в руках шерифа тоже не навела его на мысли, потому что кровь бешено стучала в висках.
— Располагайтесь, сэр Гай, — процедил шериф. — Разговор предстоит долгий.
— Все продал, — сообщил Дэвид. — Сукно купил, Джерому Хромому отдал. Тот велел за обновкой всем после Рождества приходить, значит.
— Не гнилое? — с сомнением спросил Робин.
— Да ты что, я в учениках у портного был, — возмутился тот. — Нитки тоже сам купил и отдал, гнилых не будет.
— Ну смотри, если кто в бою штаны потеряет…
— Атаман, тут дело такое, — перебил его Дэвид. — Поручения я исполнил в точности, потом от моста у Джона Три Осины сыра еще забрал — они завтра привезут и в Белом Дубе оставят. Но я боюсь, что сыра этого мы не отведаем, если сейчас ухо востро держать не будем.
— А что такое? — рассеянно спросил Робин.
— Людей много к шерифу пригнали, — сообщил Дэвид, щурясь на солнце. — Издалека, они грязные, говорят, пришли, что черти. И в трактире их что ни спрашивал мой свояк — говорят, не знают, зачем да на кого, но вроде охоту им обещали. И я думаю, что дичь — мы.
— Да кто еще дичью будет, — Робин пожал плечами и воткнул нож в круглый чурбак. — Пусть ловят ветра в поле.
— Их много, атаман, — покачал головой Дэвид.
— Чьи цвета? — осведомился Локсли.
— Да не знаем… некоторые не отсюда, а которые отсюда — так цвета-то поснимали. Но это люди служилые, вояки, точно тебе говорю.
— Так может бунт где-то? — Робин с треском вытащил нож. Пристроил в сапоге.
— Королевской стражи не видать.
— Ну… стало быть, кто-то очень хочет повоевать, — Робин встал, отряхнул колени. Потянулся. — Ухо держать востро, ну и пусть приходят — встретим и уважим. Доброй драки давно не было, как считаешь?
Дальний дозор растворился в лесу. Где-то в буреломах орала шальная птица.
Пока не закатилось солнце, проверяли оружие. Звенело железо, шуршала ткань, ругался Скарлетт, отвесивший новенькому подзатыльник.
Быстро сгущавшиеся сумерки давили, и Элинор казалось, что темнота пришла за ней и давит. Давит на виски.
Потом, в полумраке, разбойники собрались перед зимней усадьбой — так шутя величала их пещеру Матушка Джейн. Вынесли факел — костры были в стороне, и единственный источник света осветил только лицо Робина да выхватил — масками — стоявших сосем рядом.
— Эй, кто плохо слышит, просите соседа пересказать! — начал Робин. — Но потом. Кто совсем плохо слышит, тому баек больше не травить.
Смех во множество глоток был ему ответом. С неба начало моросить, но смех сближает и греет.
— Так вот что хочу я сказать, — начал Робин, когда хохот стих. — Ноттингемские крысы очень хотят выкопаться из своих каменных нор и погонять шервудских оленей. Крысы думают, что они собаки.
Взрыв смеха был ему ответом, но Скарлетт и отец Тук не смеялись. Матушка Джейн обняла Элинор за плечи.
— Так вот, — продолжил Робин громко, чтобы перекричать смеявшихся. — Так вот, поржали и ладно! — крикнул он в последние ряды. — Это значит, что поход в ноттингемскую баню откладывается, и за пивом тоже никто не идет. А то нехорошо будет не встречать гостей. Верно я говорю?
— Верно! — крикнул Малютка Джон. — Но пиво они нам выставят.
— Справедливо, — Робин кивнул. — Если у них есть. Они налегке пойдут, я так думаю. Поэтому дремать нам вполглаза, и никак иначе. Сторожить этой ночью вдвое, за дорогой наблюдать до рассвета, — он помолчал с минуту, прислушиваясь, все ли поняли его. — И теперь о приятном. Вчера отец Тук любезно взял в пользование приходскую книгу из церкви в Эдвинстоу. Ему на этот счет никто не возражал, потому что как же можно ему возразить? Посмотрите только на нашего Тука.
Он снова переждал взрыв хохота. А отец Тук набожно перекрестился.
— Поэтому, — громко сказал Робин, — если только присутствующая здесь женщина не передумала, я сегодня женюсь.
— На Матушке Джейн? — громко осведомился Малютка Джон.
— Матушка Джейн будет возражать, — невозмутимо ответил Робин. — А ты, Мариэн, будешь?
Матушка Джейн деликатно отпустила плечи своей подопечной. Малютка Джон фыркнул. Элинор стояла на месте, кутаясь в плащ и не зная, что делать.
— Я считаю, Гисборн слегка не вышел рожей, чтобы помешать мне в любом задуманном деле, — продолжил Локсли. — Если я решил жениться сегодня, кто он такой, чтобы откладывать свадьбу? Но невеста — другое дело. Она может и отказаться.
— Эй, Мариэн, ты отошьешь нашего атамана или помилуешь? — Малютка Джон толкнул ее в бок. — Что ты молчишь? Соглашайся, выпить охота!
Не такой она видела эту свадьбу…хотя, по правде, Элинор совсем никакой ее не представляла. Просто не верилось, что она может снова сказать те же самые слова кому-то… и тем не менее, так было.
На ней была мужская одежда, мешковатая, темно-зеленая. Из украшений — только Золотая стрела, приколотая у горла. Если бы не длинная коса, спадавшая до самых бедер, ее можно было бы принять за не слишком опрятного пажа. Черная повязка, выкроенная из чьей-то шелковой рубахи, скорее не давала волосам лезть в глаза, чем скрывала их, как подобает вдове..
Свидетелями были Матушка Джейн и Скарлетт, для такого случая под общий хохот нацепивший тяжелую рыцарскую цепь, золотую, чеканную, отблескивающую в свете факелов. Остальные сбились в кучу — поглазеть, не часто в Шервудском лесу женятся. Малютка Джон похлопывал по бочонку, заготовленному для торжества. Ему не терпелось выбить пробку. Свет от костров отделил их от ночи — волшебный круг в темном сыром лесу.
Отец Тук нараспев тянул длинную молитву, и она уходила к низкому небу с дымом и искрами. Стыла ли по дороге, достигала ли заоблачного рая…кто знает.
— Робин Локсли, — начал отец Тук, державший раскрытую книгу на весу, — согласен ли ты…
“Нет, — тихо, но твердо сказал Робин, — нет. Роберт берет законную жену. Так и пиши в своей книге. И полное имя — ты его знаешь”.
Ноттингемский замок, стороживший мост через Трент, как великанский пес, чудовище из тех, что в древние сказочные времена охраняло бы любую заслуживающую внимания дорогу, неурочно просыпался. Казалось, что шум перейдет в глухое ворчание, и он заворочается каменным своим брюхом на неудобном ложе холма. Но ничего, конечно, не происходило. Над воротами, как раз за надвратной башней, проклевывалась новорожденная луна.
Город Ноттингем, утонувший во мраке где-то там, поодаль от этих могучих стен, уже не слышен был — ни стука колес, ни дыма, ни брани. Те, у кого не было черных дел, давно отмолились и уснули: свечи дороги, зимнюю ночь лучше бы проспать.
“Это будет охота, — прошептал сэр Гай, — славная охота”.
Собаки заливались лаем в глубоком колодце двора. Вынесли факелы. Их пламя колебалось на ветру, свет выхватывал из сумрака то лица, то руки в кожаных перчатках, то плечи в тусклых оплечьях или чей-то серый капюшон и серебряную пряжку. Он считал. Вот эти пришли от двоюродного дяди, с окраины графства. Эти — два десятка — от отцовского товарища, Гарретсби, из Фентона. Эти…эти вообще издалека.
Старший сын сэра Рейнальда привел полсотни. Шериф, давший людей — это вообще нечто запредельное. «Старый скупец, — думал Гай. — А вот надо же!».
Последними во двор вошли те, кто прибыл с лучшим другом Гая — Энтони из Гилброка, которого за смоляную черноту волос и странные черты лица прозывали за глаза Сарацином.
— Мы тут подумали, что раз собирается такая добрая компания, то и нам грех не присоединиться, — сказал Энтони.
— Интересно, почему друзья отца прислали столько народу? — спросил Гай скорей не приятеля, а самого себя.
— Ну когда-никогда своим надо давать размяться, нет? — беззаботно ответил Энтони.
— Может, до них дошло? — пожал плечами сэр Гай. — Отец едва лавкой окно не вышиб, когда узнал, сколько денег они забрали. А я битых три месяца их убеждал, что с разбойниками надо покончить. И когда меня послушали?
— Старые люди ленивы, — протянул Энтони. — Они любят, чтобы ничего не менялось. Им бы чтоб сегодня как вчера и лишнего не тратить. Но когда речь идет о сундуках — тут только держись. Но какую армию тебе собрали. Она вообще под шервудскими березками поместится?
Сэр Гай не смотрел в сторону Ноттингема, но знал, чувствовал каждой пядью кожи тепло дыхания той, что, наверное, спала там или сидела за прялкой. Она ждала его возвращения. Только это что-то значило.
— Хэй, — он поднял руку.
Они затихли, только собаки заливались лаем по-прежнему, чтоб было им пусто. Он не различал лиц — их скрывали тени от капюшонов, от стен, от навесов — и поэтому Гисборну казалось, что на его сторону встало призрачное войско, отделившись неслышно от древних замшелых камней ниже по реке. Это было жутковато, но отчего-то правильно.
— Выступаем немедля, — выдохнул Гисборн вместе с облачком белого пара. — И пусть боятся те, кому должно.
“Да, — дохнул ему в висок холодный ночной ветер, — да, иди за мной”. Ночь вела его, как ни на одной охоте в жизни.
Это был самый короткий и странный вечер из всех вечеров на ее памяти. Ты вчера была совершенно одна, и это было привычно, а теперь вы сидите рядом, и отец Тук благословил вам сидеть так до скончания дней.
На нее смотрели с любопытством, даже большим, чем в те дни, когда Элинор только появилась в Шервуде. Особенно откровенно пялился Малютка Джон — это было что-то вроде превосходства и гордости, как будто это он только что женился и доказал всем что-то важное.
— А я им говорю, мол, не хотите ли купить мое стадо? Все отдам за мерку ржи, — Робин сломал ветку пополам, потом еще пополам и бросил в огонь. — Ну а мне в ответ, мол, показывай, показывай товар-то. И морды такие самодовольные — как же, большая честь быть умнее дурака в дырявой шапке, великое достижение. Девчонки со смеху покатываются, и индюк этот тоже… Ну я и в ответ — мол, в лесу пасутся мои скотинки.
Элинор не видела, какую рожу скорчил Локсли, но разбойникам явно очень понравилось. Пили на этой странной свадьбе мало — очень мало, если учесть, какие возлияния был способен выдержать каждый из этих мужчин. Настала сырая холодная ночь, ярко горел костер, Матушка Джейн почему-то держала Элинор за руку, и от этого было не по себе. Жалела? Знала что-то?
-Атаман, облава! — из темноты возник Дэвид, возле которого переминался с ноги на ногу юноша лет шестнадцати — его ученик и воспитанник, появившийся в шайке с месяц тому назад. — Вооруженные, идут напролом, цепью. И по всему видать, что сюда.
— Сколько? Где? — Элинор кожей почувствовала, как напрягся Робин — а голос его звучал спокойно и почти степенно.
— Я..до стольки считать не умею, — помотал головой Дэвид. — Большой отряд. Идут громко, с ними собаки, лес трещит. Наших трое их до моей засидки пасли, отвлекали, стрелу туда, стрелу сюда, а я побежал.
— Встретим. Сколько ляжет, столько наши, а там поглядим, до скольки их считать, — Робин вскочил на ноги. — На свадьбе гости, к оружию! Перехватим у развилки.
— Ну ясно дело, какая же свадьба без драки, — сказал Малютка Джон, поднимая свою дубинку.
Робин не сказал ничего — все и так понимали, чем чревато происходящее, знали, что делать. Уходить, в ночь, в стынь, от костра было страшновато. Костры быстро потушили, хотя дым и пар теперь было не спрятать — ну и ладно.
— Держись со мной, голубка, будем сидеть тихо, как мыши, — сказала Матушка Джейн, увлекая Элинор с собою. Та только проводила взглядом спину Робина — на прощание он стиснул ее пальцы — и все.
У Матушки Джейн тоже был лук — но она участвовать в стычке не собиралась. В пещеру не пошли. Матушка Джейн втащила Элинор с собой на самый верх кручи, где ничего не стоило споткнуться о камни или поваленные стволы и полететь вниз, и потянула за собой на землю. Они прижались спинами к старому дереву, чей ствол покорежило время и странная прихоть роста, и Матушка Джейн прикрыла плечи спутницы своим плащом. «Слушай», — шепотом сказала Матушка Джейн. Над ними было небо и редкие ветви. Заморосил дождь. Пока они взбирались наверх, слышали только биение собственных сердец и хруст веток. Но теперь Элинор почувствовала, что дыхание спящего леса возмущено. Ветер принес лай собак и треск веток под тяжелыми шагами.
«Лови, откуда идут», — еще тише прошептала Матушка Джейн и притиснула ее к своему мягкому боку.
Элинор вслушалась в ночь. Справа? Слева?
Они не переглянулись, но подумали об одном и том же. Если слышно отовсюду — отряд не один.
— Они и там, — Элинор вскочила. — Матушка Джейн, скорее!
Ночь была еще непрогляднее. Продираться через бурелом оказалось тем еще удовольствием — стало быть, наверх-то от страха за минуту влезла? Матушка Джейн нагнала Элинор почти сразу и решительно остановила — за плечо, рывком.
«Не шуми, что растопалась», — дальше двигались они уже тише, шаг за шагом, и Элинор за каждым деревом мерещился силуэт врага. Брошенная в этот ночной холодный лес, как щенок в воду, она моргала, вздрагивала, но странно и сладко — на каждый вдох — ощущала себя до предела живой. Сердце колотилось где-то в горле, кровь прилила к лицу. Ветер нес чужие голоса.
Они скатились к подножию холма, ушибаясь о камни и оставляя на терновнике клочки плащей. Дождь слегка утих, но Элинор несколько раз поскользнулась.
Искать людей Робина и его самого пришлось бы долго, если бы впереди в темноте не засвистели стрелы. Матушка Джейн замерла, прижавшись в тень толстого дерева и прижав к себе Элинор. Крики и ругательства явно выдавали их преследователей, но вот найти своих, затаившихся в чаще…
Второй залп последовал за первым — тонкий свист с этой стороны, стоны и ругательства с той.
И тогда в темноте и дожде до них донесся звук рога.
Они рассыпались широкой цепью — кто на дереве, кто под деревом, кто залег на склоне холма. Робин достал из колчана первую стрелу и замер — надо было хорошо слышать, куда стрелять. Эти там, впереди, имели только голоса и очертания. Он слышал лай собак. Это действительно была охота.
У очертания есть верх и низ, у звука есть тон и направление. Этого достаточно, если ты тренировался не только по мишеням. Робин отпустил тетиву, тетива тренькнула, и ей отозвались другие, и стрелы свистнули, как будто разрывая грубую ткань слишком затянувшегося напряжения.
Кто-то попал — он или другие, неважно. Робин бросил на тетиву вторую стрелу. И снова отпустил ее в полет. И тогда, прислушиваясь к голосам, считая силуэты, понял, что Дэвид не зря сбился. Робин и сам не мог их сосчитать.
Вторая стрела ушла в темноту, так же змеино свистнув. Ночь полна была свиста стрел. Пора было менять место, и Робин скользнул в тень старой ивы. Он слышал врагов, да и сложно было не слышать — заковыристых ругательств сырой воздух принял немало. Ветки хрустели.
Быстрая перебежка — пока хрустит, чтобы шаги сливались с чужими шагами — и Робин прижался спиной к стволу низко разветвляющегося дерева. Замереть. Прислушаться, где свои, где чужие. Чужаки приближались, и Робин почти чуял их кровь, которую могла бы впитать стылая земля. Он наощупь ухватил за плечом тонкий наконечник, потянул из колчана стрелу, тетиву — до уха — стрела ушла на звук, и откликом выстрелу было заковыристое проклятие, поминавшее Пресвятую Деву, и крестителя Петра, и всех чертей. Сменить место было делом минут, а минуты стали драгоценны, потому что ни одну нельзя упустить, когда прореживаешь ряды своих врагов.
Они столкнулись со Скарлеттом через три таких перебежки, и Робин присел на одно колено, а Скарлетт стоял повыше и опирался одной ногой на расщепленный молниец ствол.
— Густоват перелесок, — сказал Скарлетт, и тетива его лука отдала глухой звон.
— Бывает, — процедил Робин как будто и не ему. Послал стрелу — и откатился за черный терновник, не уронивший листья до конца.
Ночь полнилась и полнилась лязгом, криками, свистом стрел, а Робина не оставляло ощущение, что что-то тут не так. Он чувствовал и ненависть их, и кровь, и то, как стонала уснувшая было на зиму земля под их сапогами — и все-таки было в ветре что-то еще, что ему не нравилось куда больше, чем само вторжение в Шервуд. Он отмечал это, но не думал. Надо было менять место — снова и снова. Пока не станет ясно, что пора принимать бой. Резко протрубил рог — с той стороны. Робин вскинул голову и прислушался. Это не был сигнал отступления, вот что.
Короткие толстые стрелы вспороли тишину, и у плеча Робина одна воткнулась в ствол.
«Всегда-то мажут», — прошептал он. Выстрелил в ответ. Ушел от шмелиного пения коротких арбалетных. Ушел от длинных лучных стрел. Ему чудилось, что за ним наблюдают — не мигая, очень спокойно, так, что холодает под лопатками. Но думать об этом было нельзя.
Элинор ошалело оглядывалась. Своих она не видела — никого, зато слышала тех, продиравшихся через лес. Ну да, они же стреляют из укрытия, они же не…
Крикнуть? Выдать себя?
Матушка Джейн, тяжело дыша, догнала свою подопечную. Рванула за плечо к себе, ошалело огляделась.
Они теперь стояли как будто только вдвоем
«Там, — крикнула Элинор, — идут..еще. С холма, эй!».
Резкий свист почти оглушил ее, стрела, толстая, гудящая, как шмель, едва не вонзилась в плечо — свистнула мимо, и Элинор упала навзничь, не сознавая еще, что жива. Над нею свистнуло еще несколько раз.
Земля под щекой была холодная и мокрая. Моросило.
Матушка Джейн рывком поставила Элинор на ноги и потащила под прикрытие темных колючих кустов. Тащила грубо, молча, как муравей гусеницу, и Элинор не сразу сообразила, что надо переставлять ноги. Она же умерла там, под стрелами, ни одна из которых не попала в цель.
Под ногами хлюпало, земля липла к подошвам, мокрая жухлая трава запутывала ноги по щиколотку.
В очередной раз споткнувшись, Элинор упала — и ткнулась носом в мокрый толстый живот.
«Шшшш», — прошипел хрипло прошипели ей — и рука в шершавом шерстяном рукаве толкнула ее в затылок — лечь ниже, опуститься на колени в прелую листву и замереть. Теперь Элинор видела сквозь мрак и туман силуэты и редкие огоньки факелов.
«Там, — прошептала она, — с другой..стороны…холма».
На этот раз рог трубил у нее где-то над ухом, и она даже не сразу сообразила, кто трубит — свои или чужие. Но отец Тук — а это был он, до неузнаваемости бледный и собранный, — снова рывком поставил ее на ноги и знаком велел следовать за собой. Рог протрубил трижды — то коротко, то длинно и заливисто. Свистнули стрелы. Элинор изо всех сил старалась поспевать за монахом и матушкой Джейн, уже не соображая, куда ее ведут.
Если правильно распорядиться временем, думал Робин, то сейчас можно собраться в кулак и ударить в сторону — между холмом и вторым крылом облавы. И уйти. Но — только если правильно, если успеть, если не сбиться.
Распределиться, кто прикроет, кто бросится в прорыв первым, невозможно, когда твои люди рассыпаны цепью. Но Робин готовился и к этому — только бы новенькие не подвели. Недаром они со Скарлеттом, которому пришлось воевать не один год, пусть и простым наемником, гоняли своих дни напролет, когда выпадало время — кто остается, кто идет и за кем, если все-таки окружили. Привыкшие полагаться только на себя и свои ноги лесные разбойники встречали это новшество неохотно. Но на все шуточки относительно того, что только дурак позволит себя окружить, Скарлетт злобно огрызался: «Пусть умные тогда готовятся качаться на свежем воздухе сколько влезет, а дураки еще поживут».
Теперь пришло время проверить, привели ли их усилия хоть к чему-нибудь.
Сэр Гай никогда не любил ночных лесов. Но именно сегодня ему казалось, что ночь ласкает кожу, как черный бархат. Он видел лучше, чем всегда. Он слышал лучше. Он вдруг почуял в ночном ветре тонкое смешение запахов, кажется, доступное только гончим да дикарям. Железо, пот, прелая листва, выделанная кожа, пропахшая дымом — запахи тянули, как ленты, выстилая след каждого. И он бы нашел по этому следу оленя — но, конечно, когда следов стало много, он запутался и растерялся. Зато драться это не мешало — ночной воздух, полный запахов, был неожиданно сладок, и дышать было сладко, и рваться вперед вперед среди спящих деревьев — а их сон он ощущал теперь тоже так явственно, как собственное течение крови.
Он был гончей бешеной охоты — и это его радовало.
Все смешалось, казалось бы, в этой погоне по темному лесу — но это смешение вдруг стало понятно, как карта, и каждый шаг говорил Гисборну больше, чем страница целой книги — а, к слову, читать-то он не любил.
Собаки взяли след… Никогда еще охота не была такой захватывающей, никогда ночь не была такой волшебной. Кольцо на его пальце горело огнем, но огонь не обжигал, а пьянил и тянул за сердце.
Вес меча, сырая земля, моросящая влага — все было правильным, все было так, как надо. А чего еще хотеть рыцарю, который вышел, чтобы защитить порядок на своей земле?
Окружены. Вот о чем с удивлением думал Робин. Впервые в этом большом лесу нашлось такое место, где вокруг него так удачно смыкалась петля.
Дышать было тяжеловато. Робин, всегда чувствовавший себя более живым именно в таких переделках, Робин, всегда с радостью искавший опасности — чувствовал себя так тошно и тяжело, будто его ударили по голове и заставили бежать с мешком на плечах.
Думать вредно. Робин не думал — он чувствовал, и чувство грызло под ложечкой, мешая хорошо ловить ветер, запах железа и намек на удар.
За ним пришел не только Гисборн — вот что Робин начал понимать. И не только воины Гисборна были против него.
Вползающий в овраги за старым березняком туман пока что не был достаточен, чтобы скрыть их от преследователей. Но три оврага, сходившиеся тут, как сходятся сосуды в запястье, вели их — и вели преследователей одинаково удачно. Плоские подошвы скользили в мокрой земле, впитавшей подтаявший за ночь снег. Ветер доносил собачий лай. Они уходили от собак — и наткнулись на тех, кто собак не взял, вот и все.
И слишком много народу с той стороны. Они просто никогда не давали такой толпе загнать себя.
Стычка была коротка, как ругательство. Казалось, прошло несколько секунд, не дольше — ровно столько, чтоб клинки с лязгом столкнулись, чтоб ухнула дубинка — и снова в путь. Не было времени перевести дух или наложить повязки. Кого они там оставили в палой листве, уже перегнивающей, ледяной и прелой, это потерялось, как страшный сон. Их было столько, что не поймешь, не отделяются ли темные тени от коры старых деревьев…
“Стой”, — Робин замер, опираясь на меч, не на прогалине, а в тени деревьев. Они сгрудились вокруг, напряженные, как животные во время облавы, готовые каждую секунду рвануть дальше. Тяжелое дыхание и ни слова. Нельзя говорить лишних слов, если хочешь жить, а за тобой идут.
“Отец Тук”, — выдохнул Робин.
Монах был рядом.
— Молись, — потребовал вожак. — Тут не просто так все. И — дальше, не спать!
Он не рванулся первым, потому что не собирался первым уходить, но толкнул в плечо Скарлетта — и Скарлетт повел за собой еще пятерых. И отец Тук пятерых. И Фил, сын Матушки Джейн. Робину не нравились слишком множащиеся тени.
Оторваться достаточно сильно не получалось, хоть плачь. Робин знал эти места — но и преследователи знали…или кто-то среди них, кого они удачно нашли. Некогда думать…пот заливает глаза. И откуда неучтенные люди? Они всегда успевали сосчитать преследователей по звуку шагов — но не теперь, теперь что-то мешало, что-то путало их, и приходилось срываться с места так, не осознав толком, что делать.
Ночь густела и наливалась холодной силой, потом пошла на убыль. А они все никак не могли оторваться, все шли на грани, постоянно ловя лай собак, который доносил ветер.
Несколько раз, когда они сбивали погоню, как сбивают пламя, катаясь по земле, уходили в совсем дикие чащи, где продираться было слишком трудно, Малютка Джон подхватывал Элинор на руки и переносил через бурелом. Быстро и легко, как куклу. Робин отмечал это про себя, ага, она тут. Он до боли всматривался в темноту, ловил ветер, уже совершенно не понимая, как дышать нормально. Он должен был понять, откуда у Гисборна столько людей. И…все ли они люди Гисборна.
Стычка настигла их у переправы через Трент — уйти на другой берег, запутать след..не получилось. От воды поднимался пар, уже хорошо видимый в редеющем мраке. Матушка Джейн отступила в тень, прижимая к себе хрупкую подругу. Робин готов был поклясться, что видел, как мимо них мелькнуло светло-серое, почти белое платье — и растаяло в дымке. И потом, уклонившись от очередного удара, видел он за плечом соперника еще кое-что. Видел, будто соткались из мрака еще двое…и во мрак же ушли, рассыпавшись тут же. Но они были как две капли воды…
Робин моргнул, и морок исчез, а был следующий удар, и потом еще один. А потом, едва переведя дыхание, они услышали ругательства с той стороны. И железо звякнуло. И еще раз.
— Засада, — шепнул Скарлетт. А Робин уже уводил своих вниз по течению, вдоль берега, искать другой брод.
Они знали, что далеко не ушли, и что надо идти быстро. Но лай, грохот, разговоры — все это стало далеким.
“Нас лес морочит”, — шепнул Робин. И расслышал его только отец Тук — и перекрестился. “Первый раз морочит”, — прошептал Робин, словно борясь с собой — и снова перекрестился монах.
Темнота была еще темнотой, хотя уже обещала рассвет — когда-нибудь. Вода в Тренте чернела, как кровь или чернила, редкий плеск ударял по чуткому слуху, как плеть по щеке.
Пятеро в зарослях, двое в разведке, трое замыкающими…отряд шел быстро, но каждый чувствовал, что выдыхается. И уже было непонятно, мерещатся ли металлические шлемы или впрямь кто-то нагнал.
Робин приказал повернуть прочь от Трента.
“Передай дальше, — он толкнул Скарлетта. — Идем на север до Джековой рощи, а оттуда — к сэру Ли”.
Скарлетт коснулся его плеча в ответ — мол, понял.
“Кто же нас водит…кровь Христова, кто”, — прошептал Робин.
Из утреннего тумана соткалась разведка — двое, которых полумрак и усталость сделали почти близнецами.
Когда нет света, кровь черна. Скарлетт, сжав зубы, зажимал рану у самого плеча. Элинор дрожащими руками помогала ему замотать эту рану. Не зря Матушка Джейн настаивала, чтобы у каждого была с собой тряпица — и такими словами ругала тех, кто не исполнял ее наказа, что Малютка Джон почтительно краснел.
Перевязать — дело быстрое, особенно когда тебя гонят в спину, когда мокрая земля под ногами горит.
Скарлетт сразу откатился в густой кустарник, а они с Матушкой Джейн — в другой, и там стряпуха натянула уже свой лук, и стрела ушла в общую мешанину, как рыбка в воду.
«Стара я..для этой дряни», — выдохнула Матушка в другой раз, когда они прилегли в тени ракиты. Элинор ничего не ответила — она была не стара, но ничем не могла помочь даже себе.
Иногда ее отпускала чудовищная усталость — и она видела небо и ветви, как в прорехах тумана. Один раз из тумана вынырнуло лицо Робина, раз она услышала его голос. «Этот бой надо принять», — сказал Робин. И кто-то кивнул. Элинор чувствовала себя так, как будто уже приняла все сражения на свете — а оно, оказывается, только начиналось.
Ей хотелось сесть на землю, зарыдать и сказать, что она так не играет, что она больше не может, пусть ее убивают кто угодно. Но, конечно, ничего не сказала вслух. Нельзя. Она не помнила, почему нельзя, но подчинялась этому запрету, как единственному, что стоило помнить.
Рассыпаться. Не найти прорехи в рядах преследователей. Собраться. Бежать. Драться. Уходить от людей и факелов. Несколько раз Робину казалось, что он видел, как скозь кого-то из гисборновых воинов просвечивает ствол дерева или куст терновника…но так казалось только на миг, а потом… Он находил Элинор глазами…несколько раз ее пришлось толкнуть, как тряпичную, потом тащить, передать кому-то, чтобы натянуть лук и выстрелить на звук и тень. В пустоту ушло? В плоть?
Робину казалось, что на его горле затягивают удавку — и это ощущение преследовало его сильнее, чем звуки открытой на него же охоты. К охоте он привык. Эка невидаль.
“Твари, твари”, — то ли думалось, то ли кричалось в стынущий уже полусвет.
Элинор хотелось зажать уши руками, закрыть глаза и умереть. А за спиной были ОНИ, безликие и жуткие, закон, от которого она убежала.
И не было никаких причин думать, что погоня не настигнет их. Будь она попривычней, и то измоталась бы до того, когда уже неважно, будешь ли ты жить или умрешь, а важно упасть и прижаться горящим лицом к холодной земле.
Ей чудилось, что преследователи встают из земли и оттуда же поднимают злых гончих собак. И еще…что их слишком, слишком много..что они множатся в темноте, как тени, и тени надвигаются все ближе, что им клинок или стрела.
Эта дорога выматывала ее и душила. Она знала, что ей не дают остаться и умереть, и у нее не было сил ни на что, кроме как изо всех сил помогать в этом — не умереть. Пока что жить и как-то дойти куда следует. Она понятия не имела, сколько это продлится. Она думала, что все равно рано или поздно ляжет на землю, и тени закружатся над ней и поглотят.
Потом они вырвались на опушку, и позади на какое-то короткое время снова не было никого, впереди был только невысокий холм, коронованный старыми стенами, словно враставшими в землю. Элинор не сразу даже поняла, что там есть какие-то стены, что это строение, а не обычный камень..впрочем, в такой темноте, да когда кровь молотом бьет в висках..
— Это Аннслей, — лицо Робина было серым или таким казалось в предутреннем тумане. — Придется изменить себе и провести некоторое время под крышей.
— Замок? — прошептала Элинор.
— Многие не слишком богатые рыцари имеют долг перед Шервудом, — криво улыбнулся Робин. — И иногда Шервуд должен получить его. Эй, не растягиваться.
Скарлетт, сколько бы крови он ни потерял, шел быстро. Малютка Джон следовал за ним, как тень, не подходя слишком близко, но и не отставая. Ветки хлестали в плащи и лица.
Они остались ждать, хоронясь в овражке и под старыми дубами, прежде чем вернулся Робин и помахал им, призывая следовать за собой. Это значило, что хозяева готовы их принять.
Отец Тук и Скарлетт быстро собрали поредевший отряд, и Робин повел их к замку Аннслей, который стал уже хорошо различим на фоне светлеющего неба.
Непослушными руками Элинор прятала волосы, прежде чем подойти и ступить на подъемный мост. Усталость и рассвет сделали их одинаково серыми, и она была рада этому — никто не найдет камень среди других камней, травинку на лугу. Когда появлялись люди не из Шервуда, она вспоминала, что навсегда изгнана из их общества, и ей нужно прятаться. Это даже не огорчало — скорей бы упасть куда-нибудь.
Замок был стар, но крепок, как человек, сохранивший силу воли, чтобы не давать себе рассыпаться под действием времени, чтобы однажды окончательно упасть, а до тех пор — даже не пошатнуться. Такими были очень старые замки, когда-то деревянные, местами достроенные камнем, но по большей части так и ветшающие, как были когда-то возведены, как старели и беднели их хозяева. Тут был подъемный мост, но он так тяжело уходил вверх, когда натягивались канаты, словно и впрямь замок, как пожилой человек, страдал, если надо было размять старые кости и распрямить занемевшие руки.
От времени стены почернели — их темнили вода, зола и кровь, ветер и снег, сама жизнь, которая ничему не дает остаться нетронутым. Грязноватый внутренний двор был пуст. Здесь вряд ли служило много народу, а те, кто служил, прятались от непогоды, и люди, и животные. Один только старый пес, рыжий в серых подпалинах, подошел принюхаться, щуря один слезящийся глаз.
Элинор прислонилась к влажной стене, переводя дыхание. От усталости у нее темнело в глазах, и еще ужаснее было ощущение, что именно она и задержала шайку, из-за нее, возможно, и ранен Скарлетт.
— Они не заставят себя ждать, — хрипло бросил Робин. — Пока обсушитесь. — он быстро нашел взглядом Элинор — взгляд был коротким и ошалевшим, она успела только медленно опустить веки — и снова открыть глаза. «Я тут, я жива», — подумала, но не сказала. За эти несколько мгновений во двор спустился сэр Ли, владелец замка, вставший, видимо, до рассвета — не заспанный, деловитый, поседевший прядями, в теплом поношенном плаще.
— Хорошие луки, — заметил хозяин, напомнивший ей сэра Ричарда до того, что, кажется, земля под ногами разверзлась и выпустила пламя. — Влага им не на пользу.
Ни в коем случае было нельзя, чтобы этот человек, спокойный, с достоинством несущий и свое славное прошлое, и отпечаток, наложенный временем, и все возможные невзгоды, увидел ее, которая от невзгод сбежала. Держась за спиной Маленького Джона и Матушки Джейн, Элинор опустила взгляд. Только так. Может быть, ее и примут за мальчика, может быть, угадают, что она переодетая женщина, и не станут допытываться, учитывая все события. Главное — чтобы не узнали Элинор Свэн. А ведь мельком она видела сэра Ли — значит, и он ее, а уж скандал был такой, что совсем не запомнить нельзя, редко случались подобные скандалы.
— Ты что там, маленький Джейк? — спросил Джон, прихватывая ее за локоть. — Или стоит назвать тебя Большим, ведь самый маленький тут я?
— Ты еще можешь шутить, — прошептала Элинор.
— Это последнее, что у меня отнимется, голубенок, — пробасил Джон. — Учись-ка и ты. Гляди, какой славный старый воин водит тут носом. Этот-то нас защитит.
Пес завилял хвостом, не так суетливо, как это делали щенки, но вполне явно.
— Меня любят собаки, — сообщил Малютка Джон и потрепал его по голове. — Ну, Седые Усы, веди-ка нас туда, где посуше.
Робин говорил с сэром Ли, но Элинор старалась не смотреть ему вслед. Вообще никому не смотреть вслед, чтобы взгляд не выдал случайно.
— Пусть кто-нибудь проведет меня по стене, — сказал Робин. — Хочу глянуть, куда расставлять людей, если что.
— До этого не дошло, — заявил сэр Ли. — И не дойдет.
— Вы еще в это верите? — прищурился Скарлетт. — Вы святой.
— Внутрь, — оборвал его Робин. — Сушите тряпки, парни.
Ячменной каши хватило на всех, хотя и не с лихвой. Она была горячей, согревала пальцы и горло, пусть ненадолго. Робин не стал спрашивать, есть ли в Аннслее что-нибудь выпить. Ему показалось, что не то тут место, где стоит спрашивать такие вещи.
— Отец Тук, — Робин закусил губу. — Ты тут смотри в оба.
— Именно я? — прищурился монах, степенно отряхивая крошки с порыжевшей рясы.
— Именно ты. — кивнул Робин. — Я теперь думаю, когда уже не так быстро бегу. И выходит по всему — не все бойцы, что шли по нашему следу — люди. И крестик твой не очень нам помог.
— Вот как, — отозвался Тук так спокойно, как будто речь шла о заурядной исповеди в заурядных грешках.
— Я думаю, что тебе нужно поберечь парней, — сказал Робин. — А мне — выяснить кое-что, пока вы тут. Где стены и люди.
— Вот как, — кивнул отец Тук. — Стало быть, серьезное дело. Ты покаяться-то не хочешь?
— Нет, — ответил Робин. — Мне не в чем.
Отец Тук кивнул снова.
И тут засуетились.
Элинор не разглядела лицо того, кто доложил о всадниках. Ей было страшно — но совсем чуть-чуть, хотелось и самой увидеть их — как бездна тянет, когда нагнешься над колодцем.
Робин кивнул головой, и его люди подобрались, как перед прыжком.
«Там вас требуют, сэр Ли»…
Люди Робина рассыпались по стене очень быстро и тихо. Каждый находил себе место так же искусно, как в лесу под деревьями. Выбор у них был невелик — все-таки замок не дубрава, но старый оборонительный вал приобрел за годы такой же самобытный облик, какой приобретает лицо старика, когда-то похожее на сотни юных лиц, а потом изборожденное морщинами и неповторимое.
Им было приказано, чтобы незваные гости никого не увидели — и ни один человек не показался на стене, кроме хозяина этого укрепленного дома. Но луки были наготове, и каждый выложил рядом с собой стрелы, как делали перед боем, если не предполагалось отступать. Робин был среди них — первый с дальнего края. Они ждали его кивка настороженно и нетерпеливо, как псы ждут сигнала к травле.
Сэр Ричард Ли поднялся на стену, сложив руки за спиной в замок. Спина его была пряма, как палка, куда прямее стен старых укреплений, голова гордо поднята. Рядом с ним был и один из живших при замке старых воинов, наверное, ровесник, приземистый и кряжистый, как старое дерево. За его-то спиной и скользнула наверх Элинор, умирающая от страха, усталости и не сумевшая тихо ждать внизу. Она не пошла далеко, присела там, где заканчивалась лестница, ведшая на стену из квадратного внутреннего дворика. Осторожно заглянула в подобие бойницы, где рос чахлый кустик рябины, никем не выполотый из скола. Сейчас, безлистый, он ничем ей не мешал.
— Сэр Ли! — крикнул Гисборн, поднимая правую руку. — Мои люди очень устали и замерзли, преследуя разбойников по этим лесам. Впустите нас, окажите гостепримство.
У ног сэра Ли сидел Скарлетт, прикрывший капюшоном огненную шевелюру. Он обернулся к Элинор, бросил внимательный и долгий взгляд — и словно опять потерял к ней всякий интерес.
— Сэр Гай, я не хочу видеть вас или ваших людей в своем замке, — отозвался Ричард Ли, скрещивая руки на груди. — И вы отлично знаете, почему я не рад сыну вашего отца на моей земле. Так что ищите другого приюта, благо тут недалеко до Морхолла или до Эдвинстоу.
— Сэр Ли, — крикнул Гисборн, — это не по-соседски. Вот уж не думал, что благородный Ли до сих пор винит весь свет в своем долге епископу. Тем более что с ним все обошлось так благополучно.
— Расспрашивайте вашего отца, молодой Гай, — ответил сэр Ли. — Пусть он получше объяснит вам суть дела. Заодно, может, научит вас старших уважать. Повторяю, я не впущу никого, кого сам не приглашал в гости.
Элинор хорошо слышала обоих, а кавалькаду под воротами даже отчасти видела. Она быстро замерзла в своем укрытии, но уйти не могла. Ее тянуло к этим властным голосам, к этой картине в туманном утреннем полусвете, и не было силы, которая вернула бы ее к огню и к товарищам Робина.
— То есть ворота вы не откроете, — осведомился сэр Гай так ядовито, что ему самому показалось, будто яд стекает по подбородку, как слишком усердно выпитое вино. — А ведь благородно было бы впустить рыцаря и вашего соседа с его людьми в замок, когда стоит такая собачья погода, — он заслонил глаза перчаткой от мелкого дождя пополам с колючим снегом. — Тогда так. Именем короля я требую выдать для законного суда разбойника, объявленного вне закона, отступника и убийцу, известного как Робин Локсли, он же Робин Гуд, он же Том в Капюшоне и как он там еще себя называет. И мы отправимся восвояси, а о вашем, — Гисборн криво усмехнулся, — благородстве и гостеприимстве я спою забавную песенку дамам в Ноттингеме.
— Здесь нет ни преступников, ни убийц, — отозвался хозяин Аннслея, который стоял, опираясь на мокрый камень, и голос которого, хрипловатый, но громкий, отозвался эхом. — Я не привечаю их у себя. Так что отправляйтесь домой, сэр Гай. Вы успеете до темноты согреться у камина.
— Хороший ответ, только зря вы его дали, сэр Ли, — ответил Гисборн, так же спокойно, только голос его стал еще более ледяным, чем снег, сыпавший с неба и таявший на руках и на лицах. — Я хорошо знаю, сколько у вас людей и сколько надо, чтоб удержать такой замок, как Аннслей. Вы его не удержите. Так что подумайте немного, а мы пока передохнем и выпьем здесь, раз ваша воля не впускать нас в замок. Только поспешите, холодно все же. — Странное дело. Элинор узнавала и не узнавала его голос. И то, что она не могла узнать, не нравилось ей даже больше, чем обещание взять замок штурмом. Голос этот вымораживал хуже ледяного ветра. Он звучал как будто во сне, навеянном слишком страшной сказкой. Чуть не там дрогнул, где у живых людей, чуть не так… Она перекрестилась.
— А вы подумали о том, что за дела, совершенные именем короля, отвечать тоже придется перед королем? — отозвался сэр Ли. — Что ж, если для вас не писан закон, приходите и попробуйте взять меня и Аннслей. Здесь и постарше зубы ломали.
Он запахнул плащ и спустился во двор, прямой, худой, собранный — ровно таким Элинор помнила своего мужа, но сердце у нее не защемило — слишком много всего набралось, слишком потускнел образ сэра Ричарда в этой круговерти. Она только вжалась в стену, делая вид, что ее очень занимают туманные холмы.
— Иди в тепло, мальчик, — бросил сэр Ли, проходя мимо.
Они развернулись величаво, как на прогулке — и поехали прочь от замка. Остальное войско — а оно было, при этом осознании сердце Элинор упало в пятки, как металлическая гирька, — виделось оттуда как буро-коричневое пятно, однообразное, похожее на кляксу.
Утро было холодно и неряшливо. Робин, пригибаясь, спустился во двор, и разбойники стекли следом за ним — кроме часовых, которых быстро назначил Скарлетт. Глаза Элинор закрывались, и она осталась сидеть на самой нижней ступеньке, опираясь о разбухшее от влаги старое дерево. Пока самые опытные разбойники совещались, сгрудившись вокруг Робина, она не чувствовала в себе сил уйти под крышу. Над Элинор, на фоне уже совсем светлого, но по-зимнему подслеповатого неба, темнела дозорная башня, самое высокое здание здесь, тоже деревянная, высившаяся над всеми потемневшими от времени строениями, над двором, над стенами и рвом.
Там кто-то был, хотя, сколько Элинор повидала таких башен — все они пустовали.
«Что там, Джо!» — крикнул кто-то из слуг.
«Да копошатся чтой-то», — ответил Джо.
Элинор прикрыла глаза. Гул голосов заполнил все, ветер коснулся распухших от бессонницы век влажными пальцами.
Она, кажется, ни на секунду не уснула, но матушка Джейн потормошила ее за плечо.
— Под крышу идем, Джейк, — сказала она. — Пользы от нас тут никакой, а там дела есть.
В одном из деревянных строений ярко горел очаг, на котором кипел огромный котел. Немногочисленные женщины замка Аннслей — две-три служанки в возрасте и одна молоденькая девушка, то ли дочь, то ли внучка одной из них — деловито рвали пожелтевшее от времени полотно на бинты.
— Давай помогай, Джейк, — бросила матушка Джейн и поворошила под котлом угли.
— Может, не будет еще ничего? — прошептала одна из служанок, но остальные ни слова ей не ответили. Она поправила платок и продолжила свое печальное занятие.
Сигнала к атаке не было. По крайней мере, Элинор не слышала его. Даже глухой удар в ворота можно было бы пропустить, даже свист стрел — место, где они сидели, было очень укромным, спать хотелось так сильно, что и конец света проспишь. Но что-то сорвало ее с места, что-то заставило, пригибаясь, добраться до прежнего удобного местечка прежде, чем Джо с башни громко и ругательно проорал, что, мол зашевелились.
Было уже совсем светло, иногда между тучами проглядывало солнце. И разбойники притаились там же, на стене, каждый на своем месте.
А внизу люди Гисборна разворачивались в неровную цепь. Замешательство длилось недолго, Элинор и моргнуть не успела, как они дали первый залп — навесом, поверх не слишком-то высоких стен Аннслея. Она успела только пригнуться еще ниже, прикрывая голову руками, а потом одеревенело удивиться, что осталась жива.
Жива. И Скарлетт, присевший на одно колено совсем неподалеку — жив. «Боже», — прошептала Элинор. Она выросла среди замковых стен, всегда знала, зачем они возводились — но ни разу прежде не приходилось ей видеть, как эти стены осаждают.
Стрелы засвистели во второй раз. Элинор пригнулась, сжимаясь в комок — а хотелось ей под этим навесным огнем и вовсе стать крошечной, исчезнуть. Она открыла глаза, услышав стон и громкие сдавленные ругательства — и поняла, что больше никто не дрогнул. Все на своих местах, луки натянуты как один.
— Вон отсюда, — холодно сказал ей Скарлетт и отпустил тетиву со следующим дыханием. Этот залп встретил в воздухе второй залп гисборновых лучников. Элинор скатилась по лестнице, и следом за нею почти упал ученик Дэвида, молоденький и хрупкий, зажимая плечо.
«Пошли», — Элинор ухватила юношу за локоть и потащила с собой.
Захлебывающийся крик догнал их, и Элинор споткнулась, осознав, что так могут захлебываться сейчас только кровью. Воздух разорвали проклятия, слышался треск. Паренек рванул было назад, но она остановила его, довольно грубо, за здоровую руку. «Идем стрелу вынем».
В том, чтобы говорить так строго, был ее спасительный якорь. Смерть над головой, смерть по ту сторону стен была слишком осязаема, чтобы оставаться с ней наедине.. По крайней мере, для нее, Элинор.