Кофе был растворимый, ужасного качества — хотя Кай не знал неужасного растворимого кофе. Палочки корицы, засушенные апельсины на красных шерстяных нитках, расписные чашки в алых драконах на иссиня-черном фоне, белые салфетки на черных полированных столах — и эта бурда. Под светильниками, похожими на стеклянные яйца, полные то ли лунного света, то ли молочного коктейля с ванилью и миндальной стружкой. Впрочем, вполне возможно, здесь в него вместо молока налили бы белого пластика.
Свидания вслепую проходили в полутемной дальней зале, подсвеченной электрическими свечами. Ближе к выходу — мастер-класс по приготовлению печений-макаронс, розовых и голубых, а желтых не было, гадание на кофейной гуще и роспись чашек алыми драконами. Кай всегда чувствовал себя в таких местах абсолютно чужим, вот и сейчас понятия не имел, зачем пришел. Может, потому, что снаружи лил дождь, лето походило на раннюю осень или чертову кашу, как выражался старина Клей. Или потому что дома сегодня отказывалась литься в горло лучшая арабика, и вообще его тошнило от жизни, куда уж тут кофе.
Кай уселся в мягкое кресло-мешок, с досадой отметив, что теперь до стола не дотянешься, разве что специально исхитряться.
— Гортензия, — нежно прошептала первая девица, демонстрируя индийскую роспись на тыльных сторонах маленьких ладошек и безупречный гель-лак. — Скучаешь?
Кай зевнул и ответил:
— Веселюсь.
— Давай веселиться вместе, — сказала Гортензия и поправила прическу — рыжие кудри с жемчужными нитками, державшимися непонятно на чем. — Расскажи о себе.
— Расскажи анекдот, — ответил Кай.
— Ну, пока, — Гортензия встала. — Сиди один тогда, принц.
Она источала сладкий фруктовый запах, тонкое позвякивание и отвращение.
Прозвенел колокольчик, и пары поменялись местами. Каю трудновато было встать, но он поднялся — опираясь на запястье, как старик.
— Я — Клара, — Клара была учительница, даже училка — большие очки, несмотря на которые она щурилась, клетчатое платье, бант на воротнике. — Я — йога-тренер.
— А я думал, учительница математики, — сказал Кай. — Или английского языка.
— Ну, я была когда-то, — смутилась Клара.
— Кай, — представился Кай. — Я ем мясо.
— Фу, — отозвалась Клара и вскочила.
— Всего доброго, — сказал Кай. — Мне принесет кто-нибудь хоть чаю, что ли?
Звякнул колокольчик.
В кофейне было людно.
— Ты же понимаешь, они все это специально, — доказывал за столиком у стены крепко подвыпивший — как ухитрился-то с этих сладких настоек! — мужчина в костюме и галстуке с павлиньим рисунком. — Они внушают тебе эти мысли, те мысли, пей воду, ешь стакан, покупай то, покупай это, протестуй против выбросов, протестуй против протеста против выбросов.. это все они. Все ваши дурацкие эти штуки от них. Знай подбрасывают вам картинки, а вы ведетесь, а я думающий..ик…человек.
Свидания вслепую выходили из моды, в моду входили гонки дронов вокруг водосточных труб. Потому отдельную комнату никто и не выделял.
— Кай, — сказал Кай.
— Герда, — отозвалась его новая собеседница. — Уже можно шутить.
У нее были огромные голубые глаза, светлые волосы и поношенная коричневая курточка, в которую она зябко куталась.
— Настроения нет, — ответил Кай. — Вообще.
— Пошли тогда отсюда? — Герда набросила на плечо тонкую лямку городского рюкзака в розовых обезьянках. — Там дождь, на улицах пусто.
И правда, было пусто, мокро, машины бесшумно неслись над мостовой — в положенном метре высоты, бесшумно, держа предписанное расстояние.
— В моде гонки дронов между водосточных труб, — сказала Герда. — А я не люблю дроны. Это нормально?
— Не знаю, — ответил Кай. — А шляться под дождем нормально?
У него начиналась простуда, он сунул руки в карманы, он был слегка раздражен, но идти обратно, в тепло, к апельсиновым цукатам и росписи чашек драконами, почему-то не хотелось. Домой — тоже. Не хотелось и наклюкаться.
— Каждое желание нам внушают, — сказала Герда, и тут Кай заметил, что в тонких белых пальцах она перебирает бисерную низку, на которой болтается стеклянный многогранник. — Отчего же мои желания такие странные? Мне хотелось бы, как у всех, хотелось бы яркого чего-то, понимаешь, а я не люблю гонки дронов и розовую помаду не люблю.
Влип, подумалось Каю. Она была из Принимающих грезы. Наверняка еще и употребляет. Но как хороша…или уродлива, но притягивает? У Герды была короткая юбка, в крупную складку, как у школьницы, и худые ноги в ярких полосатых чулках. Волосы развевал ветер. К губе пристала сахарная пудра — из кофейни, не иначе.
— Они дошли до мокрой набережной, до места, где ступеньки уходили прямо во взбаламученную дождем речную воду.
— Ты любишь дождь? — спросила Герда.
— Ненавижу, — ответил Кай. — И третье лето подряд дожди, дожди.
— Кошмар, правда? — отозвалась Герда. — Но под дождем кажется, что только ты и вода, и никого нет.
В кармане предательски завибрировало. Кай взял тонкий, гибкий телефон, и, стряхивая капли, прилепил к уху и щеке.
— Опять будет все, как с “Красным гномом”? — проорал Штерн, сотрясая барабанные перепонки. — Опять?
“Красный гном” был их позором, их вечным поводом пошпынять подчиненных. Или поводом для Штерна пошпынять Кая, как сложится. Красные садовые гномы в то лето продавались, как никогда, в каждом саду был гном, и на балконах стояли гномы, и на капотах машин — маленькие красные гномики. Проект называли прорывом всех времен, продажи красных гномов взлетели до небес. Все бы хорошо, но изначально проект назывался “Возмездие”, и суть его была в том, чтобы вызвать возмущение заводом по производству красных садовых гномов в предместье. Его готовили год. Потом в сердцах стали называть “Красным гномом”, а то и “Сраным гномом”, если настроение было совсем паршивое.
— Отстань со своим сраным гномом, — сказал Кай. — У меня выходной, чего орешь.
— Если Лучано не оправдает надежд, отвечать будешь ты, персонально, — сообщил Штерн. — И выговор — это самое маленькое, что тебя может ждать. Месяц заполнения отчетов, штраф, лишение премии, продажа в рабство …куда у нас нынче продают в рабство? Да неважно, я продам тебя в самое паскудное из тех мест, где хоть кому-нибудь нужен плохой раб.
— Хорошо, — согласился Кай. — Но потом.
— Квин будет в бешенстве, — добавил Штерн и прервал связь.
— Да пошла она, — сказал Кай молчащему телефону и отлепил его.
— Кто она? — поинтересовалась Герда, закидывая в рот розовую пластинку жвачки.
Кай подумал, что он влип: любая “она” очень некстати там, где все только-только так хорошо начиналось.
— Квин, — вздохнул он. — У этой..гхм..женщины все пашут круглосуточно. Она больная.
— Квин, — прошептала Герда, вставая на цыпочки, как будто Кай был очень высоким, а она — очень низкой. Розовые губы без следа помады приоткрылись, и она облизнула их языком, нежным, как ломтик лосося. — О господи, Квин! Кай, не хочешь ли ты сказать, что…работаешь в Башне?
Кая передернуло. Не впервые ему говорили такое и так, и всегда он смеялся. Но Герда, ее голубые глаза, ее шуточки, ее поношенная куртка на узких плечах…
— Не хочу, но вообще да, — сказал Кай. — Но ты же…
— ..знаю, что на самом деле это скучная работа, начальник орет и выходных маловато? — Герда улыбнулась и показала большой палец. Она снова была Гердой. — Знаю, конечно, и все-таки — ты понимаешь, как это классно? Ну, дай хотя бы мне порадоваться. Я же всего лишь восторженная девочка.
— Хорошо, — по реке мимо них прошел катер на воздушной подушке, старый, как свет, с пенным следом за кормой, с голубой полосой вдоль бортов. Он тащил за собой длинное радужное полотнище. — Вечер, то есть день откровений, — сказал Кай. — Сколько тебе лет, девочка?
— Фу как грубо, — ответила Герда.
— Фу как банально. Пойдем съедим по мороженому?
Мороженого в пустом мокром парке над рекой не было никакого. Были мокрые нахохлившиеся голуби, были трое йогов, сидевших на мокрых гвоздях в мокрых спортивных костюмах, была старая леди со щенком белого пуделя. Герда собрала букет из зеленых листьев и добавила к ним три красных, перевязала своим клетчатым носовым платком и вручила Каю, сделав шутливый, но очень глубокий реверанс, так что светлые локоны чиркнули Кая по рукаву.
Тогда Кай вызвал такси, и робот молча отделился от канареечно-желтой стайки собратьев.
— Мороженого нет, — сказал Кай, когда Герда устроилась на мягком сиденье, поджав ноги в полосатых чулках.
Темнело поздно, но серые тучи заволокли небо, как осенью, и когда на гердино лицо падал желтоватый отсвет фонаря или заблокированной приборной панели у пустого водительского места, глубокие тени контрастно подчеркивали еле заметные следы возраста — тонкие морщинки, которых Кай сперва не разглядел.
Они молчали. Герда задумчиво глядела на дорогу, на мигание вывесок, на Кая — редко.
На входе в ресторан стоял молодой чернокожий парень в золотистом комбинезоне, лямки которого оттеняли шоколадный блеск кожи. Он открывал двери и закрывал их снова. Открывал и закрывал, как автомат, показывал белые зубы ровно через раз.
— Я не могу себе это позволить, — сказала Герда, останавливаясь перед чернокожим, как перед классным наставником, который вот-вот ее отчитает.
— Я работаю в башне, — сказал Кай, приобнимая ее за талию. Голос его дрогнул. Он и правда мог оплатить ресторан, но впервые — а впервые ли? — он не чувствовал в этом правды. Завтра его будет распекать Штерн, завтра он снова ошибется, составляя длинную череду радужных картинок, и это будет провал. Возможно, последний.
Но Герда доверчиво прижалась к нему — как ребенок, хотя он помнил ее морщинки.
За столиком, на котором медленно колыхалось пламя гелевых свечей с белыми ракушками в студенистой глубине, Герда наконец сняла куртку. На ней была простая черная блузка, дешевая, полупрозрачная, сквозь которую просвечивал плотный лиф.
Она была неуместна среди этого всего — мебели из натурального дерева, хитрых светильников в форме лилий, изысканной посуды.. И — удивительно уместна, как птица, севшая на карниз.
Кай заказывал, тыкая в меню почти наугад. Им подали мясо в кисло-сладком соусе, салат из экзотических фруктов, крохотные пирожные и сладкое, коварное вино, от которого глаза Герды сразу заблестели. На тарелках, слишком больших для тех порций, что на них клали, вились сложные узоры соусами и сахарной пудрой. Насыщенный цвет на белом фарфоре, художественный беспорядок каждого блюда — хоть сейчас фото в сеть, тонкий звон бокалов…
Иногда Кай думал о Штерне, иногда — забывал.
Потом заказал еще бутылку. Они оба слегка захмелели, а потом захмелели не слегка.
— Кай, — сказала Герда, наклоняясь к нему и улыбаясь во весь рот, — Кай, ты чертовски привлекательный мужчина. Ты это знаешь?
— Ага, — ответил Кай и отхлебнул еще. — Но понимаешь… Меня все достало. Ты видишь тетку за тем столиком? У нее декольте по самые..неважно.
— И морщинистые сиськи, — сказала Герда и прыснула.
— Так это не тетка. Это “Соблазнение в ноябре”. Помнишь этот проект? Хештеги на асфальте, фильм с Дитой Ивонн, рекламу молочного шоколада, все вот это?
Герда кивнула и подвинула стул к Каю поближе. Он ощущал ее интерес, как поток дикого жаркого воздуха. Она жаждала фальши — и была такой настоящей, какими бывают только дети в ожидании подарка к Рождеству. Впрочем, в искренность детей он не верил со времен “Моего сочельника” — планерки в субботу, хештеги на асфальте, одинаковые розовые панды с бантом в лапе. Он ни разу там не напортачил, но с тех пор его тошнило от магазинов игрушек. Герда была искренней как-то иначе, но Кай не понимал, как именно.
— А вон тот сопляк изображает..
— Я помню, хештеги на асфальте, — прошептала Герда, склоняясь к его уху. Она была вдребезги пьяна, но впервые это не оттолкнуло Кая. Вообще он ненавидел пьяных женщин, и в особенности то, что начиналось, когда они трезвели.
Но теперь запах вина казался ему в меру сладким. Он поднял голову и поцеловал Герду.
— Кай, — прошептала она, — сделай так, чтобы я полюбила что-нибудь, что любят все.
— Ты любишь Квин, — ответил он, прижимаясь щекой к ее щеке.
— Я ее терпеть не могу, — отозвалась Герда шепотом.
— Черт, — сказал Кай и улыбнулся. — А как же вот это все?
— Я люблю грезы. Я не люблю Квин, — Герда взяла его за руку, нежно рисуя на ладони круги и восьмерки большим пальцем. Все, все делали это фальшиво, кроме нее. Все ждали, что это сделает он. — Мне нравится, как красиво вы делаете все, что делаете.
— Да ну, — отозвался Кай. — Если бы ты знала, насколько все через задницу. Все бегают, теряют файлы, обязательно какая-то практикантка что-то забудет. А сколько ляпов каждый раз, а как рисуют результаты исследований… Ты соберешься продавать скамейки, а получаешь восстание в небольшом городе. Собираешься восстание, а увеличиваешь продажи термосов, и под глазом у тебя фингал, потому что вместо того, чтобы требовать переизбрания мэра, толпа набила тебе морду.
— Ну ведь есть же технологии, — с надеждой спросила Герда.
— Есть, — скривился Кай. — Поцелуй меня. И вообще идем отсюда. А?
Фото Thomas Budach
Кай не мог понять, хорошо ему или страшно. Хорошо и страшно было настолько одновременно и неуместно, что, когда они вышли под беззвездное небо, и Герда повисла у него на правой руке, Кая передернуло.
Ему представился проект “Герда”, пять хештегов, ухмылка Квин и развернутый аналитический пост о том, что Герда развела его, взрослого мужчину с образованием, как котенка. Кай пытался вспомнить, какой же это проект — и не мог, перебрал в памяти мультфильмы про Снежную королеву, саму сказку, рекламу мороженого “Снежинка” и еще бог знает что — но вот эта не очень юная миниатюрная женщина, слегка перебравшая в ресторане, неуместно одетая и безумная не вписывалась ни в один из них. Она действительно была неуместно одетой, не очень юной и слегка сумасшедшей. На ней не было ни одной детали, которая напомнила бы… что-то.
Кай хотел одновременно бежать без оглядки и поцеловать ее в тонкую птичью шею, под пластиковую сережку с подвеской в виде шарика. Хотел, чтобы она как можно скорее убралась и никуда не уходила.
— Я придумал, — шепотом сказал Кай. — Я знаю, что ты полюбишь.
— Что? — спросила Герда, прижимаясь к нему, как школьница на последнем сеансе.
— Давай ты полюбишь себя, как будто ты — греза и есть. Ты совершенна, тебе будут подражать престарелые лошади — и никто не сможет, как ты, — выпалил Кай. — Греза о том, что ты королева — как тебе? Нравится?
— Беда в том, — тихо и очень серьезно ответила Герда, — что у меня не получится. Что я ни пробовала, я всегда остаюсь собой.
— Именно это и нужно! — отозвался Кай. — Давай поедем ко мне и выпьем еще. Все получится.
Герда улыбнулась, развернувшись ему навстречу под фонарем. Тени подчеркнули ямочки на щеках, а теплый свет — чистоту кожи. Она была прекрасна и совсем девочка. Кай хотел лепить ее — и ни черточки в ней не трогать. Облачить ее в тончайшее покрывало вирусных роликов, скандальных хроник — в меру, но чтобы было — тщательно подобранных светофильтров и золотой пыли. И чтобы каждая пятнадцатилетняя дура, каждая дура пятидесятилетняя…
— Кажется, я люблю тебя, — объявил Кай.
— Пусть сегодня будет так, — ответила Герда, а он и не слушал.
В темном подъезде мягко вспыхнули лампочки — сработал датчик движения. Он вел Герду за руку, и у каждого угла они целовались. И у каждой прямой стены. И у старомодных почтовых ящиков с подчеркнуто аляповатыми и потекшими номерами.
Кай хотел что-то еще говорить, но Герда неизменно перебивала его нежным “тссс” и целовала, как будто он был последним человеком на Земле, а воздуха, улетающего в космос, оставалось еще как раз на один поцелуй.
У Кая была мягкая широкая кровать, зеркало во весь потолок и прочая цветомузыка. Но он редко приводил к себе женщин. Герда должна была быть здесь, точно должна была, как будто именно для встречи с ней он купил квартиру с белыми стенами и полом в цвет ясеня, с огромными окнами, и чтобы падать было как можно дальше.
— Герда, — шептал Кай, — Герда, ты, ты просто Герда.
Пару раз принимался дождь, а потом вдруг заканчивался. К середине ночи высыпали огромные отборные звезды, как будто тоже специально. Звезда лежала у Герды в ямочке между ключицами, звезда поблескивала в ее глазах.
Герда, завернувшись в белый пододеяльник, курила, держа тонкую сигарету на отлете, в белых пальцах с короткими ногтями. Тени делали ее худее, моложе и какой-то обреченной, и от этого у Кая внутри скручивалась жесткая тугая петля нежности — и не оставляла места вот вообще ни для чего.
— Останься со мной, — попросил Кай, когда небо порозовело. — Я правда могу сделать тебя самой желанной, вот увидишь.
Герда не ответила.
— Ты не веришь мне?
— Я верю, Кай, — отвечала Герда. — Но такие ночи, как сегодня, редко повторяются.
— Ты какая-то безжалостная, — говорил Кай и прижимал ее к себе с ее дурацкой простыней и сигаретой, как будто никогда раньше не приходилось ему обнимать женщину.
Когда совсем рассвело, входная дверь, тяжелая, бронированная, с глухим звуком упала на пол. Кай даже не сразу понял, что это ему не снится. Осознал как следует, наверное, только когда они ушли — брезгливые лица под шлемами дополненной реальности, квадратные подбородки, серые костюмы, мягкие ботинки. Они уводили Герду, заломив ей руки, едва дав кое-как одеться.
— Простите, распишитесь, пожалуйста, — сказал старший, у которого на сером блестела серебристая звезда о четырех лучах. — Извините еще раз.
Кай ничего не соображал, до его сознания с трудом доплыли слова “андроид”, “побег”, “проект” и “доигрались”.
Дверь лежала, Кай сидел на полу, обхватив голову руками, голая спина мерзла. Один или два раза по коридору, не здороваясь, как укушенные, пробежали соседи.
Вспыхнул экран компьютера — сам, как всегда, когда звонила Квин.
— Я хотела бы знать, что происходит, — как всегда, без приветствия, без лишних слов, без тягомотины — эта женщина была пряма и деловита, всегда в сером, без единого украшения, пепельные волосы свернуты на затылке простым узлом. Она избегала всего того, что составляло сущность ее работы. Пятьдесят одинаковых серых платьев, одинаковых туфель-лодочек, одинаковых серых кейсов. Это Кай слышал в курилке — и вполне верил.
— Я бы тоже хотел знать, — прошептал Кай одними губами, с трудом вставая. Его мутило. — Очень бы…хотел.
— А, ты про неудачный экземпляр? — Квин прищурилась, помешала ложечкой в черной фарфоровой чашке. — Ее ловят уже пять лет. Так что ты оказал …посильную помощь. И благодарность получишь соответствующую. Еще раз, я хочу знать, что происходит с проектом “Рапунцель”. Каковы оправдания на этот раз?
— Какой чертов неудачный экземпляр? О чем ты? — Кай запоздало понял, что орет, и что его тянет блевать. — Какой к черту…
Андроид. Андроид, созданный в лаборатории Ульрика для тонкой настройки внутри групп. Разработан, чтобы вести себя ярко, но прогнозируемо…вызывать стремление…подражать. Ты притащил к себе искусственную дамочку со сдвинутыми набекрень мозгами. Ее утилизировали бы еще давным давно, но этическая комиссия решила для разнообразия поработать, а тем временем она сбежала. Она способна к сложному поведению, справилась. Короче говоря, я не удивлена, что ты снова не заметил очевидного. Кай, — Квин наклонилась к камере, в ее глазах плескался арктический лед, — ты умел вживаться в любого человека, становиться кем угодно — и знал, что им нужно. Куда подевался Кай, которого я знаю? Ты жил работой, ты был лучшим. Я могу надеяться, что ты вернешься?
Кай молчал. Он смотрел на Квин, на ее серые волосы, серое платье, серую стену за спиной. Смотрел на огонек на рамке монитора.Тупо скользил взглядом по клавишам.
— Кай, проект в разгаре, чем ты занят? — настойчиво спросила Квин. — Кай?
— У меня был выходной. Я хотел подумать. — ответил Кай. — Ты врываешься ко мне вот так — чего ты ждешь?
— Что ты сделаешь свою работу. Например, расскажешь о причинах неудач с Лучано и его задачами — на собрании через двадцать пять минут. И что мы разработаем способ все исправить. Это реально?
— Ее лицо не искажалось ни на секунду. Ни гримас, ни улыбок, ни злости.
— Реально?
— Я не знаю, — Кай подтянул к себе стул и сел. — Я не понимаю, как можно по-настоящему втемяшить людям в голову такое дерьмо.
— Выражайся корректнее, пожалуйста, — опять ни тени эмоций, только на миг смежила ресницы. — Чем идея отказаться от тритена сложнее для усвоения, чем весь этот стиральный порошок, перевыборы в столице или тот сериал.. как его?
Квин, у меня ужасно болит голова, — это была правда. — И я видел тех, кто отказался. Они жрут сырых мышей и воют на луну, а если им попадется живой, выпускают ему кишки. Я бы сам себе такого не посоветовал.
— Ты не хуже меня знаешь, как мало можно верить своим глазам, — пожала плечами Квин. — Иногда побеждает фармацевтическая мафия, иногда — ее оппоненты. А мы просто облекаем эти победы в красивую обертку. Кай, не глупи. Ты хочешь сказать, что вот поэтому провалены простейшие задания и испорчена социальная реклама, оплаченная вперед?
— А ты не хуже меня знаешь, что все это не работает, работает не так, работает через раз, и что всегда есть причина. Хочешь от меня чудес? Их не будет, и уж точно не тогда, когда так раскалывается башка. И я бы на твоем месте подумал, кем ты будешь управлять, если твоя целевая аудитория станет больше интересоваться каннибализмом, чем последним блокбастером о шпионах.
— Ты давно беспокоишь меня, Кай. — Квин отставила чашку, ее голос стал жестче, царапал слух, как наждак — железо, Каю показалось, что с внутренней стороны его изболевшейся головы сходит тончайшая стружка. — Ты потерял нюх и запутался. Сегодняшний инцидент с андроидом — тому доказательство.
— Ее зовут Герда, — отозвался Кай. — Герда.
Крикнуть хотелось, но не было сил.
— Собрание, Кай, — жестко отрезала Квин. — Я рассчитываю, что ты не опоздаешь. Иначе я не знаю, о чем нам говорить.
Фото Stefan Keller
На подземной парковке было полутемно — почти все разъехались, только машина Кая, белый спортивный полудиск, стояла на своем месте, подсвеченная зеленоватым, слабым, как третье дождливое лето, светом.
Кай даже не сразу понял, в какой момент Герда вышла к нему, словно только что родилась из холодной полутьмы за световым кругом.
Кай хотел сказать: “Это ты?”. Хотел сказать, что ее же увели те парни в черном, что она же сбежала. Что он удивлен. Но это было так очевидно, что осталось хватнуть пересохшим ртом воздуха и ничего не сказать.
— Я ненадолго, — сказала Герда. Один полосатый чулок порван на колене, куртка в грязи, светлые волосы взлохмачены.
— Как настоящая, — сказал Кай, и это показалось ему единственным, что стоило сказать.
— Быстро ты, — криво улыбнулась Герда. — Легко. Не бойся, я не стану…ничего лишнего. Просто хотела попрощаться. Я сентиментальная, я не люблю уходить без этого.
— Теперь понимаю, как ты сбежала, — сказал Кай, и ему стало почему-то одновременно стыдно и отвратительно.
— Ты ничего не понимаешь, Кай, всему веришь и ничему не веришь. Боюсь, это неизлечимо. — Герда, не глядя, достала из рюкзачка гребень, провела по волосам, словно только что спохватилась. — Прости за то, что устроила, — Каю показалось, что ее руки дрожали. Потом показалось, что показалось. В глазах рябило, Герда расплывалась.
— Ты человек или нет? — прошептал он, делая шаг вперед.
— И чему ты поверишь — если я скажу “да” или если я скажу “нет”?
Он стоял молча, между ними было всего несколько шагов по гладкому бетону. Под тонкую рубашку просачивался сырой холод. Здесь никогда не задерживались надолго.
Надо было что-то сказать, а еще важнее — что-то подумать. Кай чувствовал, что в левом ботинке у него мелкая, досадная пылинка, и она натирает, даже когда он не шевелится вовсе. Чувствовал вес ключей в левом кармане. Чувствовал тупую боль в висках, хотя не должен бы — сколько таблеток выпито!
— Я человек, — тихо сказала Герда. — Просто так получилось.
— Все запутано, — ответил Кай. Было утро, и так чертовски плохо соображалось. Вечером он хотел летать, а теперь карман оттягивали ключи, а на плече лежал ремень сумки за три тысячи пятьсот. Вслед за головой заболела спина. Бог знает почему.
— Видишь, Кай, есть ночи, которые никогда не повторяются, — она развернулась на каблуках…ну ладно, это были не каблуки. И пошла — бесшумно, не оглядываясь.
В моду входили гонки дронов между водосточных труб, и с самого утра парочка крохотных, самых дешевых летательных аппаратов, сцепившись вместе, рухнула на крышу авто. Не все умели управлять ими как следует. Кай подумал, что скоро, наверное, появится закон насчет этого безобразия. Одно за другим пришло три сообщения — обязательная выплата по кредиту за авто, квартплата, рассылка “Отдых вашей мечты”.
Снова шел дождь, омывал стекло, бетон и гладкие тротуары. Машины скользили, строго соблюдая, положенную дистанцию. В кофейне на углу собирались любители игры в нарды на трехмерной доске. Дети с большими собаками. Магазин приколов со светящимся чертиком на вывеске. Стеклянная крепость компании “Энерджи”. Мост через снулую реку.
Кай остановил машину у окраины города, где среди стекла и бетона шопинг-центров начинали попадаться полуразрушенные дома, старые и очень плохо построенные новые, одноэтажные, с подслеповатыми окнами. Дорога бежала вниз, борды по бокам трассы возвещали об отбеливании зубов в домашних условиях, о том, что новый шлем виртуальной реальности уже во всех магазинах города. Самый маленький и неброский гласил, что дальше ехать опасно, поскольку за чертой города могут встречаться больные.
“Собрание! — вопила напоминалка в приборной панели. — Собрание! Встреча через..”.
Кай треснул по ней кулаком, и мерзкие звуки затихли.
Просто сидел и смотрел на дорогу, как она убегает вдаль, и как мир теряет краски по мере удаления от города. Где-то там — их еще не видно — разрушенные дома, пустые коробки без содержимого, обломанные пальцы деревьев, охраняемые фермы и пустота.
Проехал ободранный джип без верха, щетинясь людьми и оружием — коричневые банданы, бластеры со снотворным, огнемет. Кай отвернулся, но с другой стороны вынырнул точно такой же — старый, колесный еще, помятый, как консервная банка в мусорном баке.
Мягко звякнул прием сообщений.
Над приборной панелью возникла Квин — во всем своем сером великолепии.
— Кай? — строго спросила она.
Кай не отвечал. Смотрел на прохожих, которых становилось все больше. Ему казалось, что где-то в толпе мелькнули светлые кудри и рюкзак в розовых обезьянках.
— Кай? — в голосе Квин был металл и лед.
Кай почувствовал, как к горлу поднимается комок. Знакомая оторопь, которая охватывала его всегда — кроме вчерашнего дня. Дождь усиливался, омывая прозрачный колпак салона, и выглядело так, будто Квин говорит из-под толщи текучей воды.
— Мне показалось, — прошептал Кай. — Мне показалось.
(с) Юлия Баткилина
Фото Karen Smits, Thomas Budach, Stefan Keller
